«Иуда Искариот», анализ повести Андреева

История создания и публикации

В мае 1906 г. Л. Андреев писал А. Серафимовичу: «… подумываю со временем написать «Записки шпиона», нечто по психологии предательства».

В конце 1906 – начале 1907 гг. М. Горький на Капри пишет очерк «Шпион», а Л. Андреев там же – «Иуду Искариота». Писатели живо обмениваются идеями и художественно-психологическими открытиями.

Болезненность темы «психологии предательства» была предельно обострена в связи с поражением Первой русской революции. В декабре 1906 г. М. Горький сообщал Е. Пешковой: «Леонид написал рассказ «Иуда Искариот и другие» – два дня мы с ним говорили по этому поводу, чуть не до сумасшествия, теперь он переписывает снова».

Окончательный вариант повести «Иуда Искариот» датирован автором 24 февраля 1907 г. Впервые напечатан в XVI сборнике книгоиздательского товарищества «Знание» за 1907 год (СПб., 1907).

Источники и проблема исторической достоверности

Во второй половине ХІХ века появляются первые серьёзные попытки критики Евангелий как исторического источника. Особой популярностью пользовались книги Эрнеста Ренана и Фридриха Штрауса (русские переводы обеих назывались одинаково – «Жизнь Иисуса»). Именно эти книги Л. Андреев в письме к брату просил прислать ему в Швейцарию в марте 1906 г., задумав писать об Иуде. Но когда в период осуществления замысла, на Капри, М. Горький предложил Л. Андрееву прочитать имеющиеся в его каприйской библиотеке исторические труды об Иуде, тот отказался: «Не хочу, у меня есть своя идея, а это меня может запутать».

Такое отношение автора к источникам не прошло мимо внимания современной ему критики. Так, А. Измайлов замечал, что Л. Андреев написал свою повесть «в тонах реалистической идиллии, оставив в стороне нимбы и всё легендарное» и «в понимании личности Христа примыкая целиком к Ренану», а «в истолковании Иуды выставляя свою самостоятельную теорию».

В последнее время историки еврейского и римского права высказали ряд серьёзных сомнений в существовании «шпиона» среди учеников Иисуса, а главное – в необходимости такового для ареста Иисуса и последовавшего затем суда над ним. Так, например, авторитетный правовед Хаим Коэн в своей монографии «Иисус – суд и распятие» (1997) писал: «Сговор Иуды с первосвященниками, книжниками и военачальниками состоялся якобы за два дня до праздника Пасхи, т. е. в день триумфального въезда Иисуса в Иерусалим или на следующий, когда все уже были осведомлены о его местопребывании. Ни римским властям, ни тем более храмовой страже не представляло никакого труда найти его. По Евангелию от Луки, Иисус сказал при аресте: «Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять меня! Каждый день бывал я с вами в храме, и вы не поднимали на меня рук…» Несколько выше Лука пишет: «И весь народ приходил к Нему в храм слушать Его». Храмовая стража могла арестовать его на месте или установить за ним постоянное наблюдение, что, вероятно, и было сделано. Не было никакой нужды в «заговоре», и любая сумма, выплаченная Иуде, была бы напрасной тратой денег».

Тема, жанр и литературное направление

Современная Андрееву критика терялась в определении метода и жанра этого модного в своё время писателя, затрудняясь даже отнести его к определённому литературному направлению и колеблясь между реализмом и символизмом. Так, замечание А. Измайлова об «Иуде Искариоте», приведённое выше, проницательное в смысле указания единственного источника этой повести (а именно книги Ренана), хромает именно по части дефиниции, ибо ни «реалистической», ни тем более «идиллией» повесть Андреева, по зрелому размышлению, назвать нельзя.

Определение темы как «психологии предательства» было бы точнее (тем более, что это выражение принадлежит самому автору). Но решена эта тема отнюдь не в жанре реалистической исторической повести: манера и метод художественно-исторического «исследования» Андреева необычны для исторического жанра. В отличие от тех писателей-современников (Д. С. Мережковского, М. А. Кузмина), которые любовно выписывают исторические реалии, Андреев, можно сказать, и вовсе обходится без них. Его повесть не нуждается в историческом комментарии. Его герои существуют как бы в надисторическом безвоздушном пространстве. Черты их лиц важнее писателю, чем складки их одежд, интуиция художника – единственный инструмент, позволяющий в человеке давно прошедших времён увидеть знакомый человеческий тип.

Декларировав своё право о древности писать как о современности (люди были одинаковы в ХХ и в І веках – вот главная мысль рассказа «Бен-Товит», 1903), Андреев именно в «Иуде Искариоте» наиболее полно осуществил эту декларацию. Ряд других подобных замыслов, которые должны были увести художника в ещё более глубокую древность, чуть ли не к «началу времён» («Навуходоносор» и «Агасфер»), он осуществить не успел. Таким образом, повесть-парабола Леонида Андреева «Иуда Искариот» совершенно вписывается в программу символистического познания истории, провозглашённую главой русского символизма Валерием Брюсовым:

И странно полюбил я мглу противоречий
И жадно стал искать сплетений роковых.
Мне сладки все мечты, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих...
(В. Я. Брюсов, «Я», 1899)

Персонажи

Персонажи – это, в сущности, главные и чуть ли не единственные объекты художественного познания писателя-символиста Леонида Андреева в его поиске «сплетений роковых». Ведь, с его точки зрения, главные типажи человечества и сплетения их судеб раз навсегда определили ход истории и в дальнейшем могут лишь повторяться, но в слабых, так сказать, разбавленных временем подобиях. Ясные, сильные персонажи, в каждом из которых сконцентрирована суть типажа, явлены нам в такие ключевые, переломные эпохи, какой была эпоха земной жизни Иисуса Христа.

Каноническая евангельская точка зрения на самого Иисуса представлена в повести Андреева известными (из Евангелия же) словами Петра – но именно как точка зрения самого Петра: «Я думаю, что Он – Сын Бога Живого». Сам же Иисус в повести Андреева всё больше молчит или тоже говорит цитатами из Евангелия. Ученики же вольны так и эдак толковать молчание Учителя. Как образ символический, Иисус и не нуждается в иной художественной аргументации, нежели библейская, – и таким образом всё художническое и всё читательское внимание переносится на учеников. Это Пётр, Иоанн, Фома и Мария Магдалина, а также, разумеется, Иуда Искариот, некоторое время причислявший себя к ученикам Иисуса и вскоре предавший его.

Известный приём художественного портретирования – сопоставление (с элементами противопоставления) – хорошо работает на создание образов Петра и Иоанна. Пётр сильный и мужественный, Иоанн нежный и женственный. Пётр прямо обо всём спрашивает Учителя, часто недоволен ответами, но затем искренне кается в том, что даже в мыслях своих смел не соглашаться с ним. Иоанн же понимает Учителя с полу-взгляда… «Как ты думаешь, кто из нас будет первым возле Христа в его небесном царствии?» – такой вопрос они оба, по очереди, задают почему-то именно Иуде. Ценят мнение самого независимого «ученика» выше мнения самого Учителя? Если так, то самая суть ученичества этими персонажами Андреева так и осталась непонятой.

А вот Фома – тот откровенно предпочитает до всего доходить своим умом. Особенно ярко это его свойство проявляется в эпизоде поимки Иуды на воровстве.

«Выйдя от Иисуса, Иоанн удивлённо и растроганно возгласил:
- Учитель сказал, что Иуда может брать денег, сколько он хочет… Иуда наш брат, и вы тяжко обидели его – так сказал учитель…
И затем Иоанн трижды поцеловал Иуду, а за ним и все ученики – кроме одного.
- А что же ты, Фома? – строго спросил Иоанн.
- Я ещё не знаю. Мне нужно подумать.
Только к вечеру Фома определился:
- Он прав, Иуда. Дай я поцелую тебя.
- Ну разве не приятно, - заявил ему Иуда, - быть крюком, на который вывешивают для просушки: Иоанн – свою отсыревшую добродетель, Фома – свой ум, поеденный молью?»

В самом деле, сюжетная функция Иуды в повести – это именно «быть крюком, на который вывешивают для просушки»: например, Мария Магдалина – искренность своего раскаяния в прошлой греховной жизни.

- А как ты думаешь, - спрашивает её Иуда, - тридцать сребреников – это большие деньги? Сколько ты получала, когда была блудницей? Пять сребреников или десять? Ты была дорогая?
- Какой ты недобрый, Иуда! Я хочу забыть об этом, а ты вспоминаешь.

Психологическая же мотивация самого Иуды лишь иногда прорывается в его беседах с учениками, для которых он остаётся психологической загадкой не только до, но даже и после его предательства, когда он храбро явился к ним. Они встретили его гневным криком. Но всмотрелись в лицо и глаза Предателя и смолкли, испуганно шепча:

- Оставьте его! В него вселился сатана.

И после этого они позволили Предателю долго обвинять в предательстве Иисуса… самих себя. Оказалось, что он им неподсуден. Свой суд он свершил над собою сам и приговорил самого себя к высшей мере наказания.

И всё-таки: каков был мотив предательства? Ведь пресловутые тридцать сребреников, в качестве мотива, гневно отвергаются не только самим Иудой, но и автором повести... Но истинный мотив конечно знает вездесущий автор. Он ведь не художник-реалист, в начале повествования знающий не более читателя и вместе с ним познающий людей и жизнь в самом процессе повествования. Он художник-символист, имеющий «свою идею». Он искатель «сплетений роковых» в их извечном, заведомо «готовом» виде (чтобы их увидеть, нужно «всего лишь» иметь мужество прямо смотреть в их предполагаемую суть, игнорируя детали, которые «могут запутать»).

Итак, вот роковое сплетение – сплетение судеб совершенно-прекрасного Иисуса и предельно безобразного Иуды, безобразного как в нравственном, так и в физическом отношении (описание внешности Иуды в повести Андреева гротескно преувеличивает всевозможные физические изъяны). И самое безобразное в Иуде – это его перевёрнутое сознание, а именно то, что самое безобразное (себя) он искренне считает самым прекрасным. Роковое же сплетение состоит в том, что никто на свете (в том числе, по дерзкой мысли автора повести, даже Сам Иисус) не способен искренне полюбить Иуду таким, каков он есть.

Вот за нелюбовь к себе и мстит Иуда, в конце концов обретая в человечестве если не любовь, так славу – разумеется, геростратову: «…и до одного моря и до другого, которое ещё дальше, долетела весть о смерти Предателя. Ни быстрее, ни тише, но вместе с временем шла она, и как нет конца у времени, так не будет конца рассказам о предательстве Иуды и страшной смерти его. И все – добрые и злые – одинаково предадут проклятию позорную память его, и у всех народов, какие были, какие есть, останется он одиноким в жестокой участи своей – Иуда из Кариота, Предатель».

По произведению: 

По писателю: Андреев Леонид Николаевич