«Ложь», анализ рассказа Аверченко

Рассказ Аркадия Аверченко «Ложь» вошёл в его сборник «Весёлые устрицы. Юмористические рассказы» (СПб., 1910).

Жанр и литературное направление

Ранние рассказы Аверченко часто сравнивали с ранними рассказами Чехова, и это, конечно, верно в том смысле, что юморист Аверченко, уверенно пользуясь художественными достижениями русского психологического реализма, создаёт убедительные социально-психологические типы.

В жанровом отношении Аверченко предпочитает рассказ, часто с неожиданными, «новеллистическими» поворотами сюжета, которые, впрочем, для него не главное. Для него важнее логически и психологически обосновать типичность персонажа, его актуальную роль, значение понимания описываемого феномена для понимания современной жизни в целом. Это сближает юмористические рассказы Аверченко с газетным фельетоном – публицистическим очерком современных нравов, с часто утрированной склонностью к социально-психологическому обобщению на не столь уж обширном жизненном материале.

Тема, сюжет и фабула

Пародируя последний из упомянутых жанров, Аверченко начинает свой рассказ «Ложь» парадоксальным утверждением: «Трудно понять китайцев и женщин». Утверждение абсурдно даже с чисто логической точки зрения. Так, из него неясно, легко ли автору понять китаянок – или, напротив, понимание их составляет для него удвоенную трудность?

Что же, однако, есть общего, с точки зрения автора, у китайцев и женщин? Оказывается, это общее – склонность и умение производить сложные, миниатюрные и очень хрупкие поделки из подручного материала. Только китайские умельцы всё это производят в прямом смысле, женщины же – в переносном. Но судьбы у китайского кораблика из слоновой кости, величиной с орех, и у столь же сложно выточенной женской лжи, в силу ничтожного размера и хрупкого материала, часто общие: они ломаются от прикосновения грубой жизни.

Итак, тема рассказа, заявленная в экспозиции, – женская ложь. Сюжет же его должен доказать, что женская ложь сложно и прихотливо «вытачивается» по любому и часто самому ничтожному поводу и может легко рассыпаться в прах. А для такого сюжета конечно же требуется сложная, многоярусная, изысканная фабула, сталкивающая между собой объекты лжи или причастных к этим объектам. И при этом конечно же юмористический рассказ, дабы соль его не потерялась и не растворилась без ощутимого результата в воде многословия, должен быть короток.

Как же по очереди, друг за другом, собрать всех людей, необходимых для разоблачения прихотливо уложенной женской лжи? Для этого есть испытанный фабульный приём «гости съезжались на дачу».

Рассказчик приходит в гости к адвокату Лязгову, в доме которого ожидается чтение какой-то новой пьесы. За час до этого рассказчик лично был в театре и видел там жену Лязгова Симочку в компании их общей знакомой Тани Черножуковой. Но вот Лязгова, «розовая, оживлённая», влетает в дом и на вопрос мужа «где ты была?» отвечает: «на катке, с сестрой Тарского».

«Медленно, осторожно повернулся я в кресле и посмотрел в лицо Серафимы Петровны.

Зачем она солгала? Что это значит?

Я задумался.

Зачем она солгала? Трудно предположить, что здесь был замешан любовник… В театре она всё время сидела с Таней Черножуковой и из театра, судя по времени, прямо поехала домой. Значит, она хотела скрыть или своё пребывание в театре, или — встречу с Таней Черножуковой.

Тут же я вспомнил, что Лязгов раза два-три при мне просил жену реже встречаться с Черножуковой, которая, по его словам, была глупой, напыщенной дурой и имела на жену дурное влияние. — И тут же я подивился: какая пустяковая, ничтожная причина может иногда заставить женщину солгать…»

Приехал студент Конякин.

- Ну, как сегодняшняя пьеса в театре…

- Я же не была в театре.

— Как же не были? А я заезжал к Черножуковым — мне сказали, что вы с Татьяной Викторовной уехали в театр.

Серафима Петровна опустила голову и, разглаживая юбку на коленях, усмехнулась:

— В таком случае я не виновата, что Таня такая глупая; когда она уезжала из дому, то могла солгать как-нибудь иначе… Поехала к своему поэту.

— К Гагарову? Но этого не может быть! Гагаров на днях уехал в Москву, и я сам его провожал.

Серафима Петровна упрямо качнула головой и, с видом человека, прыгающего в пропасть, сказала:

— А он всё-таки здесь!.. Он, кажется, скрывается, — постукивая носком ботинка о ковёр, сообщила Серафима Петровна. — За ним следят… Впрочем, что мы всё: Гагаров, да Гагаров. Хотите, господа, чаю?

Пришёл ещё один гость — газетный рецензент Блюхин.

— Мороз, — заявил он, — а хорошо! Холодно до гадости. Я сейчас часа два на коньках катался.

— А жена тоже сейчас только оттуда, — прихлёбывая чай из стакана, сообщил Лязгов. — Встретились?

— Что вы говорите?! — изумился Блюхин. — Я всё время катался и вас, Серафима Петровна, не видел.

Серафима Петровна улыбнулась.

— Однако я там была. С Марьей Александровной Шемшуриной.

Тут наконец приходит давно ожидаемый драматург читать свою пьесу. Своё опоздание он оправдывает тем, что задержался как раз у Шемшуриной – читал ей пьесу.

«— Ха-ха! — засмеялся Лязгов. — Скажи же ему, Симочка, что он попался с поличным: ведь Шемшурина была с тобой на катке.

— …когда Шемшурина была с вами на катке?

— Часов в десять, одиннадцать.

Драматург всплеснул руками.

— Так поздравляю вас: в это самое время я читал ей дома пьесу.

Серафима Петровна подняла язвительно одну бровь.

— Да? Может быть, на свете существуют две Шемшуриных? Или я незнакомую даму приняла за Марью Александровну? Или, может, я была на катке вчера… Ха-ха!..

— Ничего не понимаю! — изумился Селиванский…пожал плечами и стал разворачивать рукопись.

Когда мы переходили в гостиную, я задержался на минуту в кабинете и, сделав рукой знак Серафиме Петровне, остался с ней наедине.

…— А я вас в театре сегодня видел. С Таней Черножуковой… Вы лжёте неумело, впутываете массу лиц, попадаетесь и опять нагромождаете одну ложь на другую… Для чего вы солгали мужу о катке?

Её нога застучала по ковру.

— Он не любит, когда я встречаюсь с Таней.

— А я сейчас пойду и скажу всем, что видел вас с Таней в театре.

Она схватила меня за руку, испуганная, с трясущимися губами.

— Вы этого не сделаете?!

— Отчего же не сделать?.. Сделаю!

— Ну, милый, ну, хороший… Вы не скажете… да? Ведь не скажете?

— Скажу.

Она вскинула свои руки мне на плечи, крепко поцеловала меня и, прижимаясь, прерывисто прошептала:

— А теперь не скажете? Нет?»

Читатель с нетерпением ждёт развязки – которая, естественно, завязана в завязке. Читателю только теперь позволяется узнать, что когда рассказчик пришёл к Лязгову и был с ним наедине, тот рассказал ему, что вечер «провёл довольно беспутно: из Одессы к нему приехала знакомая француженка, кафешантанная певица, с которой он обедал у Контана, в кабинете; после обеда катались на автомобиле, потом он был у неё в Гранд-Отеле, а вечером завез её в «Буфф», где и оставил».

— Где ты был сегодня? – спросила его жена во время ужина с гостями, после чтения пьесы.

«Лязгов обернулся к жене и, подумав несколько секунд, ответил:

— Я был у Контана. Обедали. Один клиент из Одессы с женой француженкой и я. Потом я заехал за моей доверительницей по Усачёвскому делу, и мы разъезжали в её автомобиле — она очень богатая — по делу об освобождении имения от описи. Затем я был в Гранд-Отеле у одного помещика, а вечером заехал на минутку в «Буфф» повидаться с знакомым. Вот и всё.

Я улыбнулся про себя и подумал:

— Да. Вот это ложь!»

Остаётся лишь догадываться, лгал ли адвокат подобным образом всегда (и конечно по более важным поводам, чем жена) – или же извлёк урок из сложной лжи жены, опровергаемой на каждом шагу, и прибег ко лжи простой и надёжной: точно назвал места своего пребывания, которые могли бы подтвердить десятки видевших его там людей.

По писателю: Аверченко Аркадий