«В семье», анализ новеллы Мопассана

История публикации. Отзывы современников

Новелла «В семье» («En Famille») впервые увидела свет в газете «Нувель Ревю» 15 февраля 1881 года. После триумфального дебюта в 1880 году («Пышка» в коллективном сборнике «Меданские вечера») Мопассан продолжал своё не менее триумфальное шествие, и каждый его новый рассказ встречал восторженный приём французских читателей. В конце своей короткой жизни он напишет: «Я ворвался в литературу как метеор».

Вскоре после публикации новеллы «В семье» Мопассану написал И. С. Тургенев (молодой французский новеллист считал русского писателя одним из своих учителей): «Я пробежал Вашу новеллу в «Нувель Ревю» с огромным наслаждением». Высоко оценил именно эту новеллу Мопассана и Л. Н. Толстой.

Литературное направление и жанр

Поскольку «официальное» ученичество и литературный дебют Мопассана были связаны с «Меданскими вечерами» под предводительством Эмиля Золя, считалось, а многими считается и до сих пор, что автор «Пышки» и «В семье» выпорхнул из гнезда французского натурализма и более или менее придерживался принципов этой школы. Это и так и не так. Уже ранние мопассановские новеллы, в том числе «В семье», полностью обнаружили и то, чем именно молодой писатель был связан с эстетическими принципами натурализма Золя, и то, что, в силу особенностей мопассановского дарования, с этими принципами не сочеталось, но было смелым шагом вперёд, к новым горизонтам европейской прозы.

Дело в том, что каждая короткая новелла Мопассана и вполне реализовывала золаистскую программу «экспериментального романа», и давала неизмеримо больше, чем мог дать такой роман, если бы программа была выполнена буквально (что редко бывало и у самого Золя, чей талант также достигал большего, чем заложено в программе натурализма, но совершенно иначе, чем это делал Мопассан).

Пример новеллы «В семье» в этом смысле нагляден и красноречив. Он обнаруживает связь не только и не столько с натуралистической программой «экспериментального» романа или рассказа, сколько с более глубокими традициями жанра новеллы, от ренессансной и далее через романтическую к реалистической революции жанра (по известному принципу «типические характеры в типических обстоятельствах»), осуществлённой русскими учителями Мопассана. Не только Тургеневым, но и учителем самого Тургенева – Гоголем, ведь автор «В семье» имел бы полное право повторить вслед за русскими реалистами: все мы вышли из «Шинели».

Тема, сюжет, композиция

В экспозиции автор новеллы «В семье» как бы ставит самому себе вполне ясное натуралистическое задание: погрузиться и погрузить читателя в специфическую среду парижского предместья, населённого мелкими чиновниками и прочими неудачниками. Жизнь этих людей – выходцев из провинции, по большей части из деревни, – тесно связана с Парижем, который даёт им их унылую работу, однако отторгает от своих парижских радостей и удовольствий. Не зная города, да и не желая его узнавать, они всегда придерживаются одного единственного пожизненного маршрута на работу и с работы. Так главный герой новеллы месье Караван, подобно путешественнику по дальним странам (тут обыгрывается и становится «говорящей» его фамилия), возвращается каждый вечер по Елисейским полям, разглядывая нарядную парижскую публику как некое экзотическое племя, во владениях которого ему приходится бывать проездом.

Караван состарился, «не заметив даже, как прошла его жизнь: продолжением коллежа, без малейшего перехода, явилась его служба, где надзирателей, перед которыми он некогда трепетал, заместили начальники, пугавшие его до ужаса. Самый порог кабинетов этих деспотов повергал его в дрожь; от этого вечного страха у него были неловкие манеры, приниженный вид, и он нервно заикался».

Это упоминание «вечного страха» месье Каравана – для читателя, хорошо помнящего гоголевскую «Шинель», есть некая сигнальная лампочка, чётко обозначившая главный конфликт и его завязку.

Но этот сигнал как будто противоречит указанному в экспозиции натуралистическому заданию, а также чёткому определению сюжета в самом названии новеллы: ведь действие её должно протекать в семье! На самом деле противоречия нет. До самого конца сюжетного действия Караван уже не появится на работе. И то, что теория новеллы определяет как «ложный» сюжет, действительно будет происходить в пределах его семьи: нас ждёт тоже «ложная», хоть и совершенно трагическая «завязка», а именно смерть матери Каравана.

И неожиданная развязка, конечно, могла бы состоять в том, что мать «ожила», если бы не упоминание в начале новеллы о её длительных обмороках. Внимательный читатель конечно не пройдёт мимо этого упоминания, поэтому и такая развязка неожиданной ему не покажется. Разумеется, это «ложная развязка». Исключая и минуя её, новеллистический сюжет, неумолимо и последовательно развиваясь, на полных порах движется к своей подлинно неожиданной развязке.

Походя исполняя своё натуралистическое задание, т. е. скупыми, но яркими чертами характеризуя чиновничье предместье, новелла с таким сложным сюжетом конечно же не может ограничиться характеристикой только этой среды. Каждый её «типический образ» (не только взрослые, но и дети; не только люди, но и какая-нибудь дурацкая, но ценная для героев безделушка – «имперский шедевр», как говорит о ней автор) перерастает в символический. Не одна какая-то «среда», а вся Франция даёт нам здесь свой печальный социологический, политический и эстетический отчёт за весь свой XIX век.

Та же Караванова старуха-мать, в свои девяносто лет настолько «одеревяневшая», что и при жизни стала как бы уже мертва, не даром вспоминается её сыном как молодая, подвижная, энергичная деревенская труженица. Эта девяностолетняя старуха – олицетворение самой Франции, некогда жившей своими простыми и весёлыми трудами на благодатной французской природе. Паразитируя теперь за счёт колоний, она оттуда же получает не только материальное содержание для всех этих, в сущности, паразитов в шикарном Париже и в его грязных предместьях. Оттуда же она получает и лжечиновников (Караван всю жизнь жалуется на «каких-то моряков», всё время занимающих лучшие места в министерстве, где вот уже тридцать лет он служит «верой и правдой»), и даже лжедокторов. Именно без лжедоктора Шене, оказавшегося в данном предместье прямо с морского корабля, где он служил в качестве un officier de santé – псевдоврача, врача без диплома, – не состоялся бы и сюжетный фокус с «ожившей» старухой, ведь любой нормальный врач легко отличил бы глубокий и длительный обморок от смерти.

Осознание смерти матери прерывает тридцатилетнюю инерцию Каравановой службы «верой и правдой», вообще всей его жизни. Он даже соглашается с женой, что не следует оповещать начальника о неявке на работу по столь очевидно уважительной причине. Это попахивает бунтом – бунтом Акакия Акакиевича в гоголевской «Шинели». Прерванную инерцию символизирует бессонный ночной час на кусочке природы – видимо, где-то уже на опушке Булонского леса. И вот кульминация в духе современного Мопассану французского импрессионизма – лунная ночь. Это одна из тех кульминационных лунных ночей, которую мы вскоре увидим в одной из самых совершенных новелл Мопассана «Лунный свет».

Эта одинокая лунная ночь, ночь прерванной инерции, вновь сменяется суетой с поспешным разделом (а фактически кражей) старухиного имущества четой Караванов, приходом многочисленных соседей (с единственной целью поглазеть на мёртвую, которую они ненавидели при жизни), игрой детей, комически повторяющей поведение взрослых «у трупа», приездом враждебных родственников. Ровно сутки прошли с момента, когда старуха не явилась к обеду, – и вот она, на глазах опешившей родни, явилась к обеду, на котором поспешили её «поминать». И читатель, давно предвидя такую «развязку», начинает недоумевать, видя, что не дочитана ещё страница: чему же она посвящена? Нелепым политическим спорам Каравана с зятем? Женским разборкам между его женой и сестрой? И только последняя фраза новеллы, фраза Каравана, – подлинная развязка, гром средь ясного неба для самого Каравана (если мы ещё помним подлинную завязку):

— Что же я скажу теперь начальнику?

По писателю: Мопассан Ги де